Ненасилие – это не о мире, это о самом человеке
Ненасилие можно правильно понять только в том случае, если рассматривать его как постнасильственную стадию. Если обратиться к ступеням духовного возвышения человека, то можно выстроить следующий ряд: покорность, ответное насилие и ненасилие. То есть от покорности человек поднимается на стадию ответного насилия, обнаруживая мужество взяться за оружие. Но уже потом, преодолев эту стадию, он понимает, что есть еще более радикальное решение вопроса — это ненасильственная борьба.
Москва, март 2018
Академик РАН, доктор философских наук, научный руководитель Института философии РАН, профессор кафедры этики МГУ им. М.В.Ломоносова, автор концепции этики ненасилия Абдусалам Абдулкеримович Гусейнов (род. в 1939, с. Алкадар, Дагестан) любезно согласился ответить на наши вопросы.
Как всегда, нас интересует практика ненасилия — на этот раз в контексте образования и поведения: как вести себя человеку, не желающему участвовать в насилии над людьми? Но начнем мы с анализа одного из важнейших текстов Л.Н. Толстого, не только полностью исключающего двусмысленность толкования понятий любви и насилия, но и прямо противопоставляющего их друг другу.
Закон насилия и закон любви
Фрагмент статьи А.А. Гусейнова к одноименному трактату Л.Н. Толстого
Любовь как высшую нравственную добродетель и соединяющую людей силу признавали все важнейшие религиозные учения до Христа. И это признают все люди, когда они говорят о морали… Христос внес в этот вопрос два уточнения, которых не было в предшествующих учениях и которые в их обязывающем значении не вошли в повседневное моральное сознание. Он сказал, что:
- Любовь есть единственный высший закон жизни;
- Она не допускает никаких исключений, распространяется на всех, в том числе и на врагов — тех, кто творит по отношению к нам зло.
Любовь есть единственный высший закон, так как точно обозначает характер отношения индивидуального существования к бесконечной жизни, человека к Богу и тем самым задает предел человеческому совершенствованию, доходящий до готовности отречься от животной жизни во имя жизни духовной. Формула закона любви была выражена Иисусом в ночь перед казнью, когда он, преодолевая сомнения и слабость перед тем, по всем привычным понятиям самым страшным, что может случиться с человеком, сказал, обращаясь к Богу: «Не как я, но как Ты хочешь». И этот закон не допускает исключений, ибо исключения размывают его, лишают статуса закона.
Закону любви противостоит закон насилия. Насилие по определению противоположно любви: «Всякое насилие состоит в том, что одни люди под угрозой страданий или смерти заставляют делать других то, что не хотят насилуемые». Про насилие, понятое именно таким образом, нельзя утверждать, что оно является спутником любви. Разве только в том смысле, в каком тьма является спутником света, заблуждение — спутником истины. Как ни связаны между собой такого рода диалектические пары, мы тем не менее различаем их с такой определенностью, что можем сказать: мы стремимся к свету и истине, а не ко тьме, не к заблуждению.
Любовь опирается на разум, насилие — на силу. Любовь ставит духовное начало выше животного, насилие — животное начало выше духовного. Любовь охватывает человека с внутренней стороны, насилие — с внешней. Самое главное — любовь соединяет, насилие разделяет.
Закон любви приобретает конкретность в отрицании закона насилия. Говоря о законе любви, Толстой очень часто находит нужным добавлять — не допускающем исключения; самое простое и элементарное его проявление он видит в том, чтобы не делать другим того, чего не хочешь, чтобы было сделано тебе… Не уставая подчеркивать, что закон любви в его истинно христианском понимании не допускает никаких исключений, что ни одна из таких якобы исключительных ситуаций и форм деятельности (защита ребенка, над которым разбойник занес нож; защита отечества и т. п.) в действительности таковой не является.
Через безусловный отказ от насилия закон любви становится действенным началом поведения, говоря словами Толстого, — руководит поступками человека. Для современных людей истиной, освобождающей человека, является открытый Иисусом Христом закон любви, понимаемый как отказ от насилия, непротивление злу насилием.
Школа ненасилия
— Абдусалам Абдулкеримович, как Вы видите развитие условного предмета «Ненасилие» в образовательной программе школ и ВУЗов? Какие шаги должны быть предприняты для внедрения данного предмета и каковы его перспективы?
На целесообразность особого предмета «Ненасилие» в школе смотрю скептически. Ненасилие нельзя рассматривать просто как один из аспектов или одну из точек зрения в нашем взгляде на себя и мир. Это — совершенно другая основа жизни, другая ее направленность. Если в свете такого понимания всерьез говорить о школе, то речь следовало бы вести о коренной перестройке ее сегодняшней организации (с вознесением учителей над учениками, системой оценок и другими формами внешнего дисциплинирования), о коренной переориентации существующих предметов, а не их дополнении еще одним предметом под названием «Ненасилие».
Что касается возможного на сегодняшний день в рамках школьной программы ознакомления детей с идеями ненасилия, то лучшим вариантом было бы изучение жизни и взглядов таких выдающихся наших современников как Лев Николаевич Толстой, Махатма Ганди, Мартин Лютер Кинг, которые уверовали в эти идеи и жили ими.
— Как бы Вы охарактеризовали свой собственный вклад в решение проблемы насилия в современном обществе? Как внутри академического сообщества, так и, что важнее, вне его. Где и как оно находит (или может найти в обозримом будущем) отклик у людей, далеких от науки?
Не считаю, что внес «вклад в решение проблемы насилия в современном обществе». Разве что ввел понятие этики ненасилия, подчеркнув тем самым невозможность морального обоснования и оправдания насилия в какой бы то ни было форме, будь то так называемая справедливая война, ответное насилие, насилие в особых случаях и т.п. Не сказал бы, что встречаю отклик будь то в академической среде или за ее пределами. Скорее, некое недоумение по поводу того, как человек с образованием и в здравом уме может так думать и говорить. В истории нашей культуры был такой эпизод. Достоевский хотел в 1880 году поехать к Толстому в Ясную Поляну (им, как известно, не случилось встретиться друг с другом), но его отговорили ближайшие и уважаемые люди, сказав, что Толстой сошел с ума.
Люди в основной своей массе, на мой взгляд, относятся сегодня к идее ненасилия как к красивой мечте и принимают ее именно в таком качестве. Такую интерпретацию можно было бы считать вполне обоснованной в силу своей реалистичности, если бы не одно «но». Невероятная, в перспективе практически безграничная технологическая мощь при устойчивом многообразии культурных различий и индивидуальных опытов не оставляет человечеству никакой иной позитивной альтернативы, кроме перестройки самого способа его существования на основе безусловно отказа от насилия, как когда-то оно перестроилось на основе отказа от каннибализма.
— Как в принципе можно применить выводы, полученные Вами в результате многолетнего научного труда, на практике — простому человеку, не желающему участвовать в насилии над людьми? Что ему нужно делать и чего делать не следует?
Разрешите начну с одного общего рассуждения.
Ненасилие представляет собой общественный опыт совершенно особого рода. То, что мы называем историей, ее законами, представляет собой суммированный итог, равнодействующую многочисленных индивидуальных воль — итог и равнодействующую, не совпадающую ни с одной из этих воль в отдельности и противостоящую им в качестве самостоятельной внешней силы. Существующие в современном мире идеологии как раз выступают в качестве такой внешней силы, обращающейся к отдельным индивидам от имени истории, народа, общества, класса, государства и т.д.
Ненасилие — это нечто совершенно иное, это такой закон, которому непосредственно может следовать каждая воля, и который совпадает с каждой из них. Это — исторический закон и область индивидуально ответственного существования одновременно. Ненасилие потому есть закон, что он не знает никаких исключений — как, например, закон тяготения. Можно не считаться с ним, совершая насильственные действия, как, например, можно не считаться с законом тяготения, прыгая из окна вниз головой. Результат и в том и в том, и в другом случае будет один и тот же: разрушение, в одном случае души, в другом — тела.
Толстой, например, прекрасно понимал, что смертная казнь связана с сущностью государства как аппарата насилия, но он не шел по привычному пути рассуждений, согласно которому надо изменить характер государства, чтобы оно не нуждалось в такой опоре, как страх смертной казни, или вообще отменить его, хотя его негативная позиция по отношению к государству хорошо известна. Он, рассуждая в логике закона ненасилия, говорил, что смертная казнь станет невозможной, если никто не пожелает приводить ее в исполнение. Государства, практикующие смертную казнь, придумывают различные способы для того, чтобы ее исполнение стало анонимным. Тем не менее, всегда остается последнее звено индивида или индивидов, которые делают то, что приводит к убийству. Гарантия ненасилия заключается в том, чтобы не было такого звена.
Вы спрашиваете, что делать и чего не делать человеку, не желающему участвовать в насилии над людьми?
Что делать, решает каждый человек применительно к своей биографии, индивидуальному характеру, конкретным обстоятельствам жизни, профессии и т.д. Одному надо вытравить гнетущее чувство мести, другому — выправить отношения в семье, отказаться от доминирования и придать им дружеский характер, третьему — перестроить свои отношения с работниками, коллегами, словом, сосредоточиться на тех явных и скрытых формах насилия, которые присутствуют в его повседневности. При этом надо понимать, что перестройка жизни в русле ненасилия — не единовременный акт и не конкретная многоходовая задача. Это — реальный жизненный процесс, не имеющий конца, бесконечный в своей требовательности. Надо понимать: ненасилие превышает природные возможности человека и противостоит законам социальности. Оно базируется на своей моральной силе, обозначая то, что принято называть божественным началом в человеке. Совсем конкретный совет — читайте Толстого второй половины его жизни.
Относительно того, что не делать, ответ более прост: не участвовать в насилии физическом (убийство, устрашения и т.п.), духовном (ложь, клевета и т.п.), социальном (неучастие в институтах насилия, включая военную службу). Пожалуй, самое трудное состоит не в том, чтобы точно определить, чего не делать. Труднее всего проникнуться убеждением, что насилие — плохо. Плохо всегда и любое насилие. Это то, чего не должно быть среди людей и в человеческом измерении мира. Думать так очень тяжело и для меня, когда коллеги кругом заняты поиском аргументов в пользу насилия ради блага другого, когда говорят, а что делать, если бандит занес нож над беззащитным ребенком. И, уверенные, что они защищают беспомощного ребенка, пишут трактаты о том, как войну сделать справедливой.
Отказ от насилия является благом для других во вторую очередь, в качестве следствия. В первую очередь он является благом для самого человека, который отказывается от него. Философия и этика ненасилия исходят из совершенно новой логики во взаимоотношении индивида и мира: не от мира к индивиду, а от индивида к миру…